Не обошли своим творческим вниманием московский пожар великие  А.С. Пушкин, М.Ю. Лермонтов, Л.Н.Толстой. Есть упоминания о горящей Москве даже у французского писателя  Анри Бейля, писавшего под псевдонимом Стендаль, который в молодости служил офицером в наполеоновской армии  - вместе с ней он прошел весь путь 1812 года: от Немана до Москвы.

Потрудились и художники: полотна с огненными сюжетами созданы И.К. Айвазовским, В.В.Верещагиным, И.Е.Репиным и многими другими русскими и иностранными живописцами, графиками.

Интернет предлагает множество материалов на эту тему. Анализом московского пожара 1812 года занимаются уже более двух веков. Однако мне представляется особенно интересным два мнения людей, хотя и далеких от пожарной охраны.

Знаменитый французский историк Анри Труайя в своей книге «Александр I. Северный сфинкс» так описывает сентябрьские события в Москве:

«Огонь вспыхивает одновременно в разных кварталах, и ревущее, гонимое ветром пламя приближается к центру Москвы. Кто поджег Москву? По мнению Наполеона, этот чудовищный акт вандализма был «подготовлен и осуществлен Ростопчиным». Разве генерал-губернатор Москвы перед вступлением в город французов не приказал пожарным уехать и увезти пожарные насосы? Разве он не подстрекал в своих афишах жителей к этой великой добровольной жертве? Разве не следовал примеру Витебска, Смоленска, Гжатска, которые были преданы огню раньше, чем попали в руки врага? Впрочем, Ростопчин сам хвастливо называл себя «поджигателем Москвы». Позже он отречется от этой сомнительной славы и обвинит в поджоге солдат Наполеона, которые «заходили ночью на чердаки и в подвалы, освещая их факелами, огарками свечей, зажженными лучинами». Истина, разумеется, где-то посередине между двумя этими версиями. Причина пожара и умысел, и неосторожность, воля одного человека и тысячи мелких случайностей, связанных с небрежностью какого-нибудь солдата или офицера. Ростопчин не единственный, но главный виновник этой катастрофы. Как бы то ни было, для современников дело было в другом. Французы из духа мщения обратили в пепел древнюю столицу России, колыбель православной цивилизации. После подобного святотатства не могло быть и речи о каких-либо переговорах: едва их считали за людей и христиан».

А вот мнение автора «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого:

«Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme féroce de Rastopchine (дикому патриотизму Растопчина- ред.); русские — изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб.
Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях-владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день.
Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme féroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей — не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба-соли и ключей французам, а выехали из нее».

Как бы то ни было, и в том, и в другом источнике упоминается имя возможно главного вдохновителя и организатора уничтожения города - московского генерал-губернатора Федора Васильевича  Ростопчина. Французы делали свои выводы на основании того, что Ростопчин сам поджег свой подмосковный дворец – усадьбы Вороново.

Когда французы вступили в Москву, сразу же начались локальные пожары, слившиеся затем в огромное бушующее огненное море. «Сперва мы было подумали, что загорелось несколько магазинов, которые, по своему обыкновению, зажгли русские», – отмечает Лабом.

«Расстояния между двумя этими пожарами и правильность их расположения рассеивали возникшие было у меня подозрения, что поджигателями были те грабители, которые являются бичом самых дисциплинированных армий… Полуцивилизованные варвары задумали этот пожар, подготовили план… и заранее, отдавая дань лояльности французов, они увезли с собой все пожарные трубы, с помощью которых мы могли бы прекратить дальнейшие пожары. Вот, что должен отметить правдивый историк в ярких и кровавых красках пожара!», – заключает Боссе.

По воспоминаниям Росcа, «…вдруг последовал взрыв такой ужасной силы, что у всякого должна была явиться мысль, что это взорван склад снарядов пороховой погреб, либо так называемая «адская машина». Из возникшего сразу огромного пламени большими и малыми дугами стали взвиваться кверху огненные шары, словно разом выпустили массу бомб и гранат, и на далекое пространство рассеивался со страшным треском их губящий огонь, Этот взрыв, далеко распространивший страх и ужас, длился минуты три-четыре и казался нам сигналом к началу столь рокового для нас пожара Москвы».

Об этом же пишет и Дедем: «Неприятель взорвал пороховой погреб, что было, по-видимому, условным сигналом, так как я увидел, что взвилось несколько ракет и полчаса спустя показался огонь в нескольких кварталах города».

А что же сам градоначальник, какое отношение он имеет к великому пожару? Еще в августе 1812 года в письме к П. И. Багратиону Федор Васильевич Ростопчин заявляет: «Народ здешний по верности к государю и любви к Отечеству решительно умрет у стен московских, а если Бог не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому обычаю - не доставайся злодею, обратит город в пепел, а Hаполеон получит вместо добычи место, где стояла столица». Почти дословно Ростопчин повторяет эту мысль в письме к министру полиции А. Д. Балашеву: «Мнение народа есть следовать правилу: не доставайся злодею. И если Проведению будет угодно, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город и отнимет у Наполеона предмет его алчности и способ наградить грабежом своих разбойников».

Одни только эти строки из писем не позволяют сделать вывод о том, что именно Ростопчин был организатором пожара. Да собственно теперь это уже и не очень важно.

…Напрасно ждал Наполеон,
Последним счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля:
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
А.С.Пушкин «Евгений Онегин», гл.VII